Летний афинский ливень двойной природы: наполовину из воды, наполовину из огня. Дождевые струйки вспыхивают и оплывают длинными вертикальными огоньками, как на динамической новогодней гирлянде.
Дождь недолго, но подробно простукал землю мягкими фортепианными молоточками. Смыл густой и приторный, как фруктовый джем, запах роз, зато запах хвои усилил до максимума.
Несмотря на грозу, громы и молнии, мистер Филипп не опоздал. (“Англичанин”, – многозначительно охарактеризовал его пунктуальность дедушка).
– Но как вы вымокли! – восклицаю я.
– Ерунда! – возражает мистер Филипп. – Это пустяки. Вот как я вымок вчера... ммм в Дросье... когда шагал там по дороге... Самое неприятное в ....ммм... греческом дожде это, что дороги превращаются в ... ммм...реки.
На рынок мне требуется два часа, хотя раньше хватало получаса, я подсчитала.
Кстати, там мы раза три-четыре встречаемся с мистером Филиппом, он тоже ценитель.
Каждый раз церемонно раскланиваемся, затеваем смолл-толк. Когда мистер Филипп снимает свою шляпу, меня неудержимо тянет книзу в реверанс.
Анчоуса у рыбников не было, зато изобиловала “воскресная” рыба: скорпены с багровыми разъяренными рожами японских божков, чернявые мендолы, здоровенные дорады, сибасы, круглообразные розовокожие пагры.
Госпожа Василики выбирала мендолу собственноручно, по одной штучке, в надежде закупить только беременных самок.
– Это самка? – щурилась она, поднося к носу рыбу.
– Это самец. – забирал из ее рук ошибочную кандидатуру Прокопий и мягко вкладывал правильную. – Вот смотрите, как отличать: самец крупнее, брюшко у него поджарое, сухое, а у самочки все тело изящнее и мягче.
– А ты в молодости был, видать, хорош! – одобрила Василики.
– Представь, я однажды ел семинога, – пока нет покупателей Прокопий, как обычно, подходит к Манолису, чтобы выпить вина в компании.
– Как это – семинога?
– Ну я не знаю – как. Может, он был ветеран каких-то их подводных войн... Десантник...
– Но почему семинога?! – Манолис никак не разберет, что происходит – шутка или притча. – Он что, вкуснее?
– Дешевле! – торжественно объявляет Прокопий и срывается с места. Догоняет Василики и инструктирует ее:
– Не забудьте полить мендолу лимоном! Много лимона!
– Это зачем?
– Чтобы она не была слишком сладкая!
У Нектария собрался клуб зеленщиков: Ахиллес, Одиссей и Михалис. Наскоро обсудили политику (“кто разрушил Грецию”), перешли к другим важным темам.
– У меня соседи – животные, – гневается Михалис. – Не здороваются! Можете себе представить!
– Но ты же сам с ними не здороваешься, Михалис! – удивляется Ахиллес, очищая ножиком кожу с длинного огурца (закуска к белому).
– Но как я буду здороваться с животными?! – почти кричит Михалис.
Одиссей в меланхолическом, и даже отчасти философском настроении.
– Да погоди ты со своими соседями. – говорит он Михалису. – А вот ты знаешь, что будет, если женщину не гладить?
– Ну, что будет?
– Если женщину не гладить, она уйдет.
Янис, продавец дынь, цепкий, как дьявол и суетливый, как сатир, вкладывает в руку госпожи Эвридики янтарный, истекающий медовым соком кусочек на пробу.
– Вам большую? – спрашивает он.
– Клади большую, – недовольная тем, что ее оказалось так просто соблазнить, сердито отвечает Эвридика. – Что с тобой поделать! В следующий раз приду к тебе с крестом и ладаном!
Янис усмехается в бородку и кладет к дыне в подарок несколько порфирородных персиков, недолговечной рыночной знати, которые будут разжалованы, как только перестанут быть новинкой.
– Ты как будешь день рождения отмечать? – спрашивает Прокопия Манолис. Оба они порядком подустали: от работы, которую начинают затемно, от жары и от вина.
Прокопий кручинится, как Мизгирь. Утыкает тоскливый подбородок в сложенную в кулак руку. Погружается в тяжелое фаустовское раздумье.
– Значит, так. Наверное, поеду куда глаза глядят, найду пустынную таверну. Сяду в ней один. Съем какую-нибудь простую, залежавшуюся еду, выпью красного вина и засну, чтобы этот день скорей закончился.
– Однако! – хохочет Манолис. – Но почему ты не любишь свой день рождения, грешник?
– Потому что это хронометр, который считает мои дни. И он показывает на вечер, понимаешь, на закат.
– Так закат – лучшее время, друг. – обнимает Прокопия Манолис. – Можно спокойно посидеть, подумать, повспоминать... Утром, в детстве, еще ничего не произошло, днем, в середине жизни, некогда. Мда. Посмотри, и с другой стороны – нежарко, красивое солнце... Решено. Отметим твой закат на закате. Разожжем костер и приготовим...
– Что? – усталые глаза Прокопия обновляет любопытство.
– Семинога!