Автор: Олег Батлук, писатель, автор книг Записки неримского папы и Мемуары младенца
Фотография: Joné Reed
Хочу возгласить оду советским маркетологам. Эти люди, конечно, не знали, что они маркетологи. Но благодаря им некоторые неживые предметы до сих пор для меня живее некоторых живых людей.
Прежде всего, и это вне конкуренции, ряженка. На бутылках с молоком и кефиром были нахлобучены шапочки из фольги разных цветов, каких, точно не помню, но вот шапочку на ряженке я запомнил на всю жизнь: розовая, цвета предрассветных облаков. Да и сама ряженка смахивала на раскрасневшееся от стеснительности молоко, что тоже доставляло. В детстве я был влюблён в ряженку, и это чувство с годами не исчезло. Мы с ней до сих пор красноречиво переглядываемся в супермаркетах, как Штирлиц с женой.
Если говорить о влюбленности, то ещё я был влюблён в девушку с сыра «Виола». Да, вот такой я неразборчивый бонвиван: и ряженка, и «Виола».
Ламповые радиолы, на крыше у которых можно было проигрывать пластинки и по которым мы изучали географию, по силе воздействия на детскую психику не уступали НЛО. Лично я останавливал колесико чуть справа от Будапешта: там пикало таинственней всего.
«Запорожец» мне было элементарно жалко, как человека, особенно горбатый. Мне и поныне не понять, зачем запихивать двигатель в задницу и без того не Алену Делону от автопрома.
Бигуди казались страшным оружием, страшнее ядерного: эти патроны так взрывали мамину причёску, что ее было жалко похлеще горбатого «Запорожца».
Но страшнее всего были, конечно, советские пылесосы — те, которые вытянутые, удлинённые. При этом они выглядели довольно эргономично. Казалось, что на одном из таких Гагарин вполне мог полететь в космос, и Королев зря парился. Советские пылесосы внушали животный ужас. Когда они включались, обесточивалось полрайона. Нашим военным надо было просто выстроить с десяток этих пылесосов на каком-нибудь приграничном аэродроме и дать американскому самолёту-разведчику их сфотографировать. Холодная война закончилась бы в тот же день.
Сгущёнка. Сколько безымянных сырников призналось тебе в любви! Сколько тебя погибло, взорвавшись в кастрюлях, во время наших детских гастрономических подвигов.
Огромную роль в воспитании из нас, советских мальчиков, мужчин, играли кильки в томате. Ведь только очень смелый человек мог решиться открыть банку с настолько меланхолической рыбой на этикетке. Хуже выглядел только сырок «Дружба». Дружить с ним не хотелось, даже под угрозой вытянутого пылесоса.
Кофе растворимый (на упаковке писалось именно так, с инверсией) представлял собой уникальный продукт, с которым можно было без подготовки выступать в цирке. Он растворялся в чашке настолько, что не оставлял следов: вода после такого кофе ещё больше отдавала водой.
Напитки в CCCР вообще были аномальной зоной, где росли самые жирные мухоморы. Кофе, растворимый лишь в фантазии его производителей, это еще цветочки. Березовый сок в трёхлитровых банках — вот это уровень. Ребенком я заходил в рощи и гладил березы. Но моя печаль была не есенинского свойства. Я гладил березы и видел перед собой эту страшную трехлитровую банку, в которую два бородатых мужика, держа срубленный ствол с двух концов, выжимают березу насухо. Бородатые мужики в моем воображении поразительно напоминали дедов Мазаев — так я, городской мальчик, представлял себе русский народ. Два бородатых мужика, выжимающие березу в трехлитровую банку, после того, как они только что утопили Муму — гештальт, который не закрыть и трем Перлзам. Кстати, помидоры из таких же банок с томатным соком я не жалел: они изначально выглядели нестабильно.
С детскими продуктами все тоже было не так уж невинно. Производство ирисок, как потом выяснилось, спонсировалось советскими стоматологами. А «Буратино» — советскими гастроэнтерологами. И, хотя мальчик с длинным носом на этикетке выглядел нездорово, советскую детвору это ничуть не смущало: жажда всегда права. Из советских детей вообще было впору делать гвозди, маленькие и аккуратненькие. Ведь, помимо ирисок и «Буратино», еще существовали «Неваляшка» и «Птичье молоко». То есть, игрушка, которую было невозможно победить, и торт, произведённый из субстанции, неизвестной науке. Я всегда плакал, когда ел этот торт. Родители причитали над ухом про дефицит, а у меня перед глазами стояли замызганные дворовые голуби с паралитическими шеями, которых немилосердно доят.
Единственным честным продуктом советской эпохи, как ни крути, остаётся портвейн «Три топора». Праотцы нынешних маркетологов все открыто изобразили на упаковке. Это, конечно, никакой не топор и тем более не семерка. Это коса. Та, с которой ходит сами знаете кто. Причём для пущей убедительности маркетологи поместили аж три косы. Но советских людей, выкормленных голубями, было уже не остановить.