Источник: Ольга Яценко, мама четверых детей
Фотография: Vicki Winston.
Долгое время я не могла понять, почему вокруг так много родителей, обеспокоенных ранним развитием своих малышей, фанатично гонящихся за дошкольными чтением, математикой, логикой, хореографией, музыкой и рисованием – и почему их вообще нет среди родителей подростков.
Ведь все те дозы внимания, поощрения, восторга и надежд, которые из щедрого семейного ушата льются на малышей, вся эта гордость, внимание, «с ног сбиваюсь чтобы успеть на все кружки и занятия» и кучи фоток с детсадовских утренников — так нужны нашим подросткам, которым без пяти минут уже в жизнь, на работу, в семью и строить свой собственный дом! И если любой ребенок, посещающий школу, научится там и так всему тому, что предлагают многочисленные кружки, то подростку — потрать родители на него столько времени и внимания, как в раннем детстве – очень, нет, ОЧЕНЬ бы повезло.
Но почему-то при переходе в класс эдак третий – все затихает. Остаются только профессионалы – спортсмены, музыканты, участники серьезных вокально-инструментальных и танцевальных коллективов. А остальные – все эти милые, похожие на мишек, ученики различных «Ладушек», «Солнышек» «Ручейков» и прочих развивательных центров – где они?
На мое субъективное мнение ответ прост и страшен. И упирается в вопросы эгоизма. Родительского. Когда ребенок мал и весело топает куда угодно (нам) – с ним понятно, просто и «на одной волне». Куда смотрит мама – туда бегут и маленькие ножки. Но когда личность потихоньку расправляет плечи и осваивается в этом мире, начинает испытывать собственные, никем не продиктованные желания – возникает своеобразный «конфликт версий». И если со всеми этими милыми «топотушками» и прочими ладушками мама чувствует абсолютное принятие, то проявления личности растущего ребенка сводится большей частью к: «брось, это не серьезно» «снова глупостями занимаешься» «на что ты тратишь свое время» «не смей перечить родителям!» «мы все желаем тебе добра» «ты нам еще спасибо скажешь», а также: «закрой рот» «за что у меня родился такой дебил» «ты меня до инсульта доведешь».
Как правило, увлечение «развитием» затихает к окончанию начальной школы и там уже каждый идет своей дорогой – родители и их подросшие, ставшие неправильными дети. Которым вдруг «ничего не надо», которые «ничем не интересуются».
Откровенно говоря, я встречала совсем немного родителей искренне довольных своими детьми, принимающими их просто такими, какие они есть, без досады и умалчиваемых компромиссов, как было с их младенческим плачем, зубками, «покаками» и вывернутой на себя кашей. В большинстве случаев подросший ребенок превращается в прогоревший проект, утонувший нерентабельный филиал конторы собственного родителя. Ведь когда все только начинается, к ребенку относишься как к лучшей части себя, к непорочному вместилищу огромного потенциала, использовать который решается так…. Ну, так как НУЖНО, конечно же.
Большинство родителей стыдятся своих подростков. Они ведь не такие, как хотелось бы – совсем не та чистая тетрадь, которую мы начинали, бывало, в собственном детстве, с четким намерением писать в ней только на «отлично». Они «ничего не умеют» и интересуются не тем, чем надо. Они мало читают и проводят много времени в соц. сетях. Они пишут с ошибками и «ничего не знают». Они дерзят, не убирают в своей комнате и вообще непонятно что с ними будет в этой жизни. Мы им говорим, что они будут дворниками или уборщиками в «МакДональдсе», они нагло усмехаются нам в ответ.
Если честно, я тоже так думала какое-то время (что моего сына с «таким подходом к жизни» не возьмут даже в МакДональдз) пока однажды не поймала себя на мысли, что он, еще ничего не сделав, уже просто раздражает меня. И на второй мысли – что это наверное одна из самых больших трагедий, разворачивающаяся во всех семьях, имеющая колоссальный разрушительный эффект не просто на жизнь этого юноши, а и его собственных будущих детей. Я рассматривала его не как его самого, а как как строптивый убыточный филиал моего головного офиса, нарушающий корпоративный стиль, философию и идеологию, принятые в моем доме, в моей семье. И вот тогда у нас все стало иначе.
1. Я принимаю сына таким, какой он есть, со всеми теми его сторонами, которые мне бы отчаянно хотелось в нем искоренить. Есть ряд правил, которых мы придерживаемся все- например, никогда не говорим плохие слова, даже «черт» и «задница» в стенах нашего дома не звучат, еще нужно чистить зубы два раза в день и каждый день надевать новую пару носков и белья. Но очень многое другое (фильмы, музыка, общение с друзьями, социальные сети) — его личное дело.
Не только его достижения – мои достижения, но и его страх – мой страх, его слабость – моя слабость. Намного проще было бы сконцентрироваться на положительных чертах – зачем тянуть на себе еще чьи-то неприятные чувства, когда можно просто крикнуть «а ну собрался, встал и пошел, кому сказала!». Часто мы отрицаем нашим детям в праве на личные антипатии, обиду и разочарования, относясь как к роботам, обязанным выполнять команды и слушаться, а также любить только то, что любим мы.
2. Я слежу за тембром голоса и интонациями. Подростки так устроены, что при общении с родителями слышат, как в первые месяцы своей жизни – интонацию, а потом уже слова. И иногда за жесткой интонацией весь смысл сказанного теряется. Особенно болезненно это чувствуют девочки. Одну и ту же фразу «давай скорее, мы опаздываем» можно сказать совсем по-разному.
3. Я перестала воспитывать и делать замечания (исключения: нехорошие слова, зубы, носки). Это годилось до поры до времени – делай то, не делай это. Я же желаю тебе добра. Не делай то, а делай это. Потому что я так сказала. Ребенку было комфортно быть ведомым и указания родителей воспринимались как помощь. Но в определенном возрасте потребность в постоянных замечаниях отпадает.
Нас раздражает, что наши дети делают часто что-что, что мы считаем, им не нужно делать. Но, если по-честному — то сколько мы сами делаем всего того, что не нужно делать! Едим сладкое на ночь и сидим в соцсетях, любим поболтать и побездельничать перед телевизором. Подросток – такой же человек, как мы.
4. Ежедневно я даю ему личное время. Когда мой сын приходит из школы, я кормлю его, он моет посуду и потом имеет гарантированное время для себя. В школе у него по шесть-семь уроков, это довольно тяжело в первую очередь морально. И у него есть то время, когда его никто не будет трогать, упрекать и советовать чем можно было бы заняться.
5. Для внешнего мира – мы команда. А членов своей команды не предают и не наезжают на них при неприятелях. Мы можем устраивать «разборы полетов» только хорошо спрятавшись от посторонних глаз и ушей. Сын точно знает, я – на его стороне, даже когда он накосячил, я не брошу его один на один с его идиотским поступком. Поступок мы раскритикуем, разберем на составляющие — а его самого — нет. У него в этом большом мире очень классный и верный проводник. Мне можно доверять. Его не имеют права воспитывать никто, кроме учителей в школе и родителей. Даже если он не прав, на людях прошу за него прощения я, а устраиваю разборки дома, тщательно пресекая попытки родственников, знакомых, прохожих – дать советы.
Это только кажется, что мир – добр по отношению к детям. Они в какой-то момент становятся необычайно уязвимой частью общества, многие – начиная от дальних родственников и заканчивая попутчиками в общественном транспорте — относятся к подросткам с необъяснимой раздраженной предвзятостью «ишь какой вымахал» «ничего, подождешь», словно обвиняя в краже умилительного малыша, которому все раньше улыбались и дарили конфетки.
6. Я слежу за тем, как я отношусь к другим людям, к окружающему миру, к жизни в общем. Невозможно воспитать словами – ребенок копирует поведение родителей. Невозможно ожидать уважения и доброжелательности от того, кто каждый день видит ругающихся родителей. Невозможно научить не врать тому, кто сам часто нарушает свое слово. Не может быть спокойного, уравновешенного ребенка у истерической матери («подсевшие» тихие дети на фоне буйных родителей кажутся спокойными, но это не та уравновешенность о которой я говорю)
7. Так как у нас не так много времени для общения, я устраиваю сыну «приемные часы» — это время когда мы как на рабочей планерке можем обсудить ход дел и выразить пожелания и замечания к работе друг друга. Ничего личного, просто рабочие вопросы — всего ли тебе хватает, сколько что стоит в школьной столовке, нужно ли мне подойти поговорить с учителями, хорошо ли пишут твои ручки и нужно ли помочь обернуть учебники, с чем трудности в учебе, помочь ли найти лекции по новым темам (особенно если они скучные), давай подумаем хватит ли твоих сил или нужно искать помощь репетитора, высыпаешься ли ты, как ты себя вообще чувствуешь.
Некоторые обязанности сыну не очень по душе, но у нас есть возможность спокойно и по-деловому их обсудить, и в зависимости от школьной нагрузки — перераспределить. И нас никто не будет перебивать. Сын , не боясь неадекватных реакций, может спокойно выразить то, что его не устраивает в его жизни, что хотелось бы поменять, где он сомневается, где ему хорошо. Я объясняю, где могу содействовать, а где нет (и по каким причинам). Во время этих совещаний мы спокойны и открыты друг другу, у нас получаются очень классные конструктивные беседы. Если нам нечего обсуждать, мы включаем фильм, который он хочет мне показать, и мы его смотрим, а потом обсуждаем.
8. Я не ведусь на провокации. Подросток – это маленький хищник, который из ласкового котенка превращается в сильного зверя с новыми инстинктами. И иногда порыкивает. Тут очень важно заткнуть в себе мамашу, которая «не допустит» и понять одну простую вещь: все мы разные в разный период своей жизни. Пенсионеры должны читать новости, обсуждать здоровье и разводить цветы, женщины и мужчины среднего возраста – защищать научные степени, отдыхать на дорогих курортах и подниматься по карьерной лестнице, молодежь – куролесить по фестивалям, отрываться с друзьями и пить коктейли. Подростки тоже что-то должны, и это явно не то, что мы считаем оптимальным с нашей, совсем чужой для них ступеньки. Всему свое время. У подростков просто время такое сейчас -порыкивать.
9. Я уважаю тело подростка. Ему самому странно что это все так поменялось – вымахало, вытянулось, на ногах повылазили волосы. Ломается голос и пахнут подмышки. Иногда хочется это все спрятать, ведь это уже не тот маленький мальчик, достойный любви по умолчанию. Если эти ноги, волосы и подмышки съели любовь по умолчанию — может, они плохие и их нужно стесняться? Моя работа заключается в веселом одобрении всего происходящего с телом моего сына. Когда он отжимается или подтягивается на турнике, сколько бы там ни получилось — я всегда хвалю его. Еще я держу полную уважения дистанцию. Она распространяется не только на тело – но и на личные вещи. Я не имею доступа к белью, к носкам и стараюсь пореже прикасаться к его полкам в шкафу.
10. Я думаю о его будущем, ориентируясь на его желания, мечты и внутренний мир. Мне абсолютно все равно чем мой сын хочет заниматься по жизни (кроме незаконного конечно), моя задача – показать ему как с помощью того, что ему нравится можно заработать денег.
Я верю, что деньги можно заработать на всем, когда оно действительно нравится. Я ищу ему варианты со специальностями в разных университетах и техникумах где учат тому, что ему нравится, мы вместе изучаем сайты университетов, смотрим видео и фото с разных факультетов, изучаем описания профессий и сайты с объявлениями о работе, где видно что сейчас востребовано и сколько за это платят. Когда мне попадается на глаза что-то, что мне кажется будет интересным ему — кидаю ссылки в скайп. Когда он не может определиться, мы останавливаемся на нескольких вариантах, просчитываем как оно – и будущее кажется уже вполне конкретным.